Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Странно, но сейчас не могу припомнить, где он жил в Свердловске, если память не изменяет мне, я ни разу не бывал у него дома, может, его квартирные условия были не ахти как блестящи и он стеснялся приглашать к себе, возможно, мешало что-то другое, но факт таков: в Москве — был, здесь — нет. Он ко мне на улицу Куйбышева, 103, когда мы сблизились, приходил многократно и всегда желанным гостем. Я был тогда еще холост, жил с родителями; и вообще только начинал познавать жизнь, — отсюда и непонимание некоторых вещей (многое приходит с годами).
Ох, как ухохатывался он, узнав о забавной выходке своего любимца Анатолия Климова. Климов ездил в Москву, там прожился в пух и прах, не осталось даже на билет, чтоб добраться до дому. Тогда, познакомившись с какими-то почтовиками, он — парень бывалый и не привыкший теряться — уехал бесплатно в почтовом вагоне скорого поезда Москва — Владивосток.
— В почтовом вагоне! запломбированном! под печатью! А, каково? Ну, уморил! — Владимир Алексеевич утирал слезы, катившиеся из глаз. Смеяться он умел и любил.
Грустил, что годы бегут и можно не дожить до того благословенного дня, когда все изменится, минуют беды и невзгоды его любимого жанра. Все это временно, он твердо верил в это. Помню, как вздохнул, позавидовав Ассбергу, что тот еще силен и молод, берет от жизни все, а он, «Владим Ляксев»…
Сокрушался: никак не наладится контакт с директором издательства (потом тот стал директором рынка). Вздыхал: «Не понимает…» У самого у него все шло в каких-то добрых традициях демократов XIX века, видевших патриотизм в краеведении, поднимавших людей на изучение родного края.
И опять — взгрустнет, молча, как бы даже чуть виновато. В такие минуты, мне казалось, он всегда вспоминал о сыне от первого брака (люди, знавшие обоих, утверждали, что духовно они были близки); и, думается, в каждом молодом человеке искал черты того, ушедшего безвременно, столь жестоко покинувшего его. Своим стоицизмом он напоминал благородного Чингачгука, не пролившего ни единой слезы, не проронившего ни одной жалобы, когда его горячо обожаемый единственный сын Ункас навсегда ушел от него…
Наверное, потому и молодежь тянулась к нему. С душой нежной, как у женщины, он мог обогреть каждого; для каждого найдет доброе слово, был наставником и покровителем многих. Скольких начинающих он отцовски поддержал, ободрил на первых неуверенных шагах по незнакомой, скользкой и коварной стезе!..
Писатель Николай Ловцов вспоминает, что через редакцию «Всемирного следопыта» прошли многие, позднее весьма именитые авторы: бывал здесь исследователь Уссурийской тайги Владимир Клавдиевич Арсеньев, известный полярник Ушаков, Михаил Михайлович Пришвин. Именно там, в «Следопыте», была впервые опубликована повесть «Голова профессора Доуэля», подписанная тогда еще никому не известным именем: Александр Беляев…
Сам Владимир Алексеевич почти не говорил об этом — считал в порядке вещей. Противник сантиментов и оплакивания того, что уже не вернется, он редко ворошил прошлое. Только однажды он разошелся — проговорил целый вечер, коснувшись событий многолетней давности. Всем ценителям русской поэзии и культуры, думаю, будет небезынтересно узнать некоторые подробности, давно минувшие в Лету и связанные с восходом и закатом личности, всем нам дорогой, бесконечно почитаемой…
Раз — еще до первой мировой войны, когда Попов редактировал у Сытина детский журнал «Мирок», — к нему пришла их редакционная девушка-уборщица и, смущаясь, попросила:
— Владимир Алексеевич, тут парнишка один стишки сочиняет, знакомый мой… из одной деревни мы… а показать стесняется… Можно, я его приведу?
Владимир Алексеевич внимательно посмотрел на нее:
— Твой?.. — Она потупилась. — Ну что ж, приводи.
Назавтра порог его кабинета нерешительно переступил, подталкиваемый шепотом своей покровительницы, светлокудрый, голубоглазый и розовощекий, как херувим, паренек, очень застенчивый и очень-очень русский, по замечанию Попова. Робко постоял у дверей, затем протянул стихи.
Стихи были о природе, что-то вроде — «травка зеленеет, солнышко блестит». Однако в них присутствовал несомненный поэтический дар. Владимир Алексеевич напечатал их. Позднее юный слагатель рифм еще несколько раз приносил плоды своего творчества, все так же конфузясь и краснея. Это был Сергей Есенин…
Тесная дружба связывала их всю недолгую жизнь поэта.
И — последняя встреча: когда Есенин, всемирно признанный, знаменитый поэт, но смятенный более, чем когда-либо, почти невменяемый, приходил к нему в ночь перед своей смертью, в ту последнюю, роковую ночь…
К старому следопыту можно было прийти со своим горем в ночь-полночь. Обидно, что сам он к концу остался почти один…
* * *
Хочется хотя бы в нескольких словах рассказать о «сытинском» периоде жизни В. А. Попова.
О самом И. Д. Сытине, издателе-демократе, сразу после революции передавшем типографию и все свое издательское дело в полную собственность новой власти, написано достаточно много. Он рассказал о себе и своей деятельности в обширном издании 1916 года — «Полвека для книги». В советское время выпущен солидный том «Жизнь для книги» (1962), куда вошли «Страницы пережитого» — воспоминания И. Д. Сытина.
В. А. Попов с 1908 года редактировал журнал «Вокруг света». По отзывам знавших его, всегда бодр, очень живой, и работа кипела. Имел полную самостоятельность в журнале. Был англоманом, превосходно владел английским языком уже тогда. В 1914-м занимался бойскаутами, любил молодежь, запоем читал Конан-Дойла и рекомендовал читать другим. Редакция помещалась на улице Горького, где сейчас газета «Труд» (по-старому, Тверская, 48). Там жил И. Д. Сытин.
Сам Сытин утром вставал, принимал душ и уходил на Пятницкую, где была типография, носящая ныне название Первой Образцовой. Ему представляли списки на книги. Если стояла цена 1 рубль 10 копеек, он переправлял — «60 коп.» и давал указание изменить бумагу, шрифт, чтоб было дешевле, доступнее. «У него был глаз», все видел, не вмешиваясь. Так не вмешивался он и в дела Попова, давая простор для инициативы и творчества. Видимо, так, как шло у того, вполне устраивало его.
А шло и впрямь неплохо. Вышли приложения «Мир животных в фотографиях с натуры», «Чудеса мира в фотографиях с натуры», сборники «На суше и на море». Позднее за ними последовало приложение — собрание сочинений Генрика Сенкевича; для этого в 1914 году Попов едет в Варшаву, к Сенкевичу (предложил съездить И. Д. Сытин). Затем приходит черед других именитых писателей-приключенцев: Майн Рид, Джек Лондон, Райдер Гаггард, Чарлз Робертс, Стивенсон, Брет-Гарт. Выходили и русские авторы, так в 1913 году вышло приложение — 36 книг, собрание сочинений Льва Николаевича Толстого.
Еще раз говорю: всего не перечтешь, выходило много, и ко многому прикасалась рука В. А. Попова. Несомненно, работа у Сытина дала ту закваску, которая потом питала все литературные замыслы и деяния Попова. Отсюда многочисленные издания уже советского периода, «Уральская библиотека занимательного краеведения» и т. д. и т. п.
Сам он пишет об
